Мильдзихов Хаджимурза Заурбекович - командир отделения 177-й отдельной разведывательной роты 163-й стрелковой дивизии 34-й армии Северо-Западного фронта, старший сержант.

Родился 1 января 1919 года в селе Эльхотово ныне Кировского района Северной Осетии в крестьянской семье. Осетин. Окончил 7 классов. Еще подростком работал в селе почтальоном, пастухом. Окончив курсы трактористов, стал трудиться по специальности в МТС.

В Красной Армии с 1939 года. Службу проходил на Дальнем Востоке, в Благовещенске, затем в кавалерийской части у западных границ, в Литве.

Участник Великой Отечественной войны с июня 1941 года. В первый день войны, отступая спас из горящей казармы знамя части. Через несколько дней, добрался до Пскова и был зачислен разведроту 163-й стрелковой дивизии. Участвовал в боях на Северо-Западном фронте, стал командиром отделения.

14-17 января 1942 года командир отделения 177-й отдельной разведывательной роты (163-я стрелковая дивизия, 34-я армия, Северо-Западный фронт) комсомолец старший сержант Хаджимурза Мильдзихов, находясь в составе истребительного отряда в тылу противника в Лычковском районе, ныне Демянский район Новгородской области. Попав засаду в одиночку огнём из автомата сдерживал натиск крупных вражеских сил. Был тяжело ранен в живот, но продолжал вести бой. Когда прибыло подкрепление перед его огневой позицией насчитали 108 трупов гитлеровских автоматчиков.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 марта 1942 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистским захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм старшему сержанту Мильдзихову Хаджимурзе Заурбековичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 625). Он стал первым из осетин, удостоенным этого звания в годы войны.

Лечился в госпиталях в Валдае, Москве, Сочи, в родном Орджоникидзе. В военном госпитале в Москве из рук Калинина получил награды Родины. Когда гитлеровцы приближались к Кавказу выписавшись из госпиталя был зачислен в органы НКВД, старшим оперуполномоченным по борьбе с бандитизмом. В начале 1943 года Мильдзихов был направлен в на учебу в Тбилисское артиллерийское училище, но проучился только пять месяцев. Сказались последствия ранений, он был признан негодным к военной службе и комиссован. Вернулся на родину. Был на советской и партийной работе. Член ВКП(б)/КПСС с 1945 года. В 1948 году он окончил Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б). Работал директором профессионально-технического училища, директором бесланской базы сельскохозяйственной техники, инженером министерства сельского хозяйства.

Жил в городе Орджоникидзе (ныне - Владикавказ). Умер 15 мая 1998 года. Похоронен во Владикавказе на Аллее Славы Красногвардейского парка.

Награждён орденами Ленина (1942), Отечественной войны 1-й степени (1985), медалями.

Рассказывает Мильдзихов Хаджимурза Заурбекович
(По повети Дамира Даурова «Белые березы Мильдзихова»)

Перед тем днем, о котором идет речь, несколько наших разведчиков отправились за «языком». Они долго не возвращались, и командир приказал Чернову пойти им навстречу - вдруг с ними случилось что-нибудь по дороге. Чернов взял с собой меня. Немцы обнаружили нас, из дзота ударил пулемет, мы залегли. Невозможно было двинуться ни вперед, ни назад. Надо было что-то делать.

Здесь можно долго рассказывать, но я скажу тебе коротко: я подполз, скрываясь в снегу, к этому дзоту и забросал его гранатами. Там было 11 человек. Семеро из них погибли, трое убежали, а еще один, офицер, лежал оглушенный. Мы вытащили его наружу, связали руки, повесили на спину их же пулемет, и Чернов сказал ему по-немецки, чтобы он шел, если хочет жить, по тропе в сторону наших окопов. Снег был очень глубокий, и мы знали, что если он попытается сойти с тропы, то завязнет в сугробах и замерзнет. Он сам, видимо, тоже понимал это, поэтому послушался Чернова.

А мы пошли дальше, чтобы разведать обстановку. Снег, как я уже говорил, был такой глубокий, что тропа напоминала траншею. Вокруг стояли березы. Вдруг мы увидели, что навстречу несколькими группами идут немцы. Мы бросились в снег, немцы сделали то же самое. Прошло некоторое время. Двое немцев подползли ближе и на ломаном русском языке крикнули:

- Эй, рус, сдаваться идешь?

Как было сердцу не облиться кровью? Они ведь спрашивали так потому, что кое-кто из наших перебегали на их сторону и сдавались. Трусы поступали так в первые месяцы войны. А еще говорят, Сталин был слишком суров. Ей-богу, не был, таких нельзя прощать, ни за что. А немцы тогда, наверное, решили, что мы тоже такие. Чернов хотел поползти назад, но я не пустил его: немцы, поняв, что мы не собираемся сдаваться, могли забросать нас гранатами. И мы стали двигаться вперед, прячась в глубоком снегу, залегли каждый за деревом и стали готовить автоматы к бою. У Чернова что-то случилось с затвором, а мой автомат был весь залеплен снегом. Я не мог отчистить его замерзшими руками и стал протирать рукавом. Чернов достал свой маузер.

Тогдашнее мое сознание и нынешнее - совсем разные вещи. Если кто-то скажет, что не боится смерти - знаешь, что это такое, Дамир? Даже не хочется говорить об этом...

Немцы, видно, и вправду решили, что мы ползем назад, и стали бросать гранаты туда, где мы в этом случае должны были находиться. Знаешь, как далеко летит их граната на длинной ручке? Когда с нашей стороны не последовало никакого ответа, они решили, наверное, что мы убиты, и открыто пошли в нашу сторону, оставив позади пулеметчиков. Как только они приблизились, заработал мой автомат. Если бы немцам удалось добраться до тропы, нас бы ждала неминуемая гибель, но я не позволил им сделать это. Я стрелял и стрелял, так что палец словно приклеился к спусковому крючку, и автомат как надежный друг не подвел меня.

Тем временем один из немецких пулеметов начал стрелять в нашу сторону, Я повернулся и выпустил по нему все, что оставалось в диске. Он замолк. Мой лейтенант все еще возился с автоматом, но у него ничего не получалось, и он бросил мне свои диски. Немцы, которые были с его стороны, тоже стали стрелять в меня, но глубокий, покрытый настом снег, в который они проваливались, мешал им двигаться, и они, сбившись в кучу, мешали друг другу, а мне только того и надо было. Одного диска хватало на две-три очереди, а когда кончился второй диск, я уже уложил больше половины немцев.

Словом, в тот день и Бог, и снег были на моей стороне и, кроме того, я очень хорошо стрелял. Обер-лейтенанта, который сначала подгонял солдат сзади, а потом оказался впереди них, я срезал длинной очередью. Не подумай, Дамир, что я хвалюсь, но я так научился стрелять из автомата, что со ста метров мог попасть в человека, не целясь. А между мной и этим обер-лейтенантом было не более пятидесяти шагов. До этого в бою посреди реки – я рассказывал тебе - я точно так же срезал одного офицера. Теперь был второй. Можно было подумать, что у меня задание убивать гитлеровских офицеров.

Неожиданно наступила тишина. Никто не стреляет, немцы лежат в снегу. Удивляюсь про себя: неужели это я уложил их? Ближе всех к нам лежал тот самый офицер, что командовал ими, в руках у него автомат и пистолет. Чернов отбросил свой автомат в сторону и пополз к офицеру. Я задержал его: вдруг кто-нибудь из врагов только притворяется мертвым? «Что же делать?»- спросил он. И мы еще раз обстреляли лежащих немцев - я из автомата, Чернов из маузера. Наш лейтенант был метким стрелком: бывало, на учениях просил поставить в ряд восемь стаканов и - бац! бац! бац! - сбивал все восемь, не промахиваясь.

Никто из немцев не пошевелился, и мы перестали стрелять. Чернов вскочил, подбежал ко мне, обнял и сказал: «Вот вернемся в штаб, я тебя представлю к самой большой награде!» Пока он говорил это, вдалеке опять показались немцы, около роты. Что делать? Я сказал Чернову, чтобы он бежал к нашим за подмогой, а я прикрою его, попытаюсь задержать немцев. Он ушел и больше не появлялся. Немцам очень мешал глубокий снег, но все же они попытались окружить меня. “Что ж, посмотрим”, - подумал я.

Чтобы ты лучше понял, Дамир, я покажу тебе вот на этом столе. Те, кто подходили слева, были ближе ко мне, и я начал с них. Под конец перешел на одиночные выстрелы, экономил патроны. Сначала я свалил этого, потом этого, этого... Удивительно, что ни один не упал назад, все валились вперед. Когда лежало уже несколько, остальные кинулись вот в эту сторону, а мне это было на руку: я выпустил по ним очередь. Они упали в снег и затихли. Я тоже затаился.

Сначала они, наверное, хотели взять меня в плен, но, потеряв слишком много людей, оставили эту затею. Один из них влез на дерево и, усевшись в развилке, стал стрелять в меня. Пуля оцарапала мне шею - след остался до сих пор. Вторая пуля пробила мне бок, третья прошла навылет выше колена, эта рана сильно кровоточила. Я выстрелил в него и убил, он так и остался висеть в развилке.

Что скрывать, Дамир, мне стало страшно от мысли, что я могу ослабеть от кровопотери, и тогда немцы убьют меня, поднимут на штыки. За столько лет я уже забыл, о чем думал тогда, одно помню точно: враги шли убить меня, и я не имел права пропустить их; убив меня, они расправятся и с другими, и если не я остановлю их, то кто? Разве каждый солдат не должен был так думать? Должен был, иначе бы мы не победили. Никогда не забуду, что стояло у меня перед глазами после этого боя: наш дом, наш двор, ореховое дерево, а на заборе сидят, болтая ногами, соседские ребятишки...

Вдруг за моей спиной послышалось «ура!» - это были наши, всего несколько человек, но когда заработали их автоматы, это была замечательная помощь! Один из моих спасителей, лейтенант Глухов, оглядев поляну с лежащими на ней немцами, все повторял:

- Что это ты натворил, товарищ Мильдзихов? Все взял на себя, нам ничего не оставил!

Наверно, ты хочешь узнать, куда делся Чернов? Когда мы вернулись к своим, меня определили в лазарет. Я спрашивал всех знакомых, где мой командир. Мне отвечали, что он не вернулся в часть. Я решил: что-то случилось, иначе бы он обязательно пришел проведать меня. Самовольно покинув лазарет, я пошел искать Чернова и нашел его мертвым у дороги, возле моста. Что было делать? Я оттащил его от дороги и положил под одинокой сосной, чтобы потом легче было найти.

Тем временем заработала немецкая артиллерия. Можно было подумать, что стреляют по мне, чтобы отомстить за своих убитых: снаряды рвались вокруг меня. Недалеко был брошенный немцами дзот, и я спрыгнул в него. Мой прыжок совпал с разрывом снаряда. Я еще понял, что на меня упала тяжелая балка, и потерял сознание. Сколько я пролежал там - сутки или двое - не знаю. Придя, наконец, в себя, я выполз наружу и встал на ноги, опираясь на автомат. Прошел шагов сто, тут дорога стала подниматься в гору, и я не смог идти дальше. Внезапно почувствовал резкую боль в желудке, изо рта хлынула кровь, и я опять провалился во тьму...

Вот так-то, дорогой Дамир... Да, чуть не забыл рассказать тебе, как меня зачислили в мертвецы. Я попал в город Валдай, в госпиталь. Мои голова и ноги, сильно поврежденные, так отекли, что я не мог ни говорить, ни двигаться. Меня, должно быть, сочли мертвым и положили среди трупов. Лежу себе на спине и чувствую, что очень голоден, но ко мне никто не подходит. Один раз кто-то заглянул в помещение, и снова никого. Вокруг меня, в основном, лежали мертвые, но кое-кто еще стонал. Когда стон прекращался, это значило, что человек умер. В дальнем углу кто-то закричал: «Таня, береги маму!» - и мое сердце чуть не выскочило из груди, я представил свою мать и соседских ребятишек, сидящих на заборе... Впрочем, это я уже рассказывал...

В кармане моем лежал пистолет - его не нашли, когда я поступил в госпиталь, иначе бы обязательно отобрали. От боли я дошел до такого состояния, что готов был выстрелить в любого, кто еще заглянет сюда. Сжимаю в кармане пистолет, жду. Вдруг дверь распахнулась, ввалились человек десять, все в белых халатах. Окружили меня, подняли. Слышу, они говорят:

- Ему присвоено звание Героя Советского Союза. Только что сообщили из Москвы. Теперь его требуют туда...

Все сгрудились вокруг меня, осматривают, ощупывают, а я подскакиваю от каждого прикосновения: больно! Меня раздели, отнесли в ванную, вымыли, перевязали раны.

На другой день пришел лейтенант Глухов и сказал:

- Мы посчитали, сколько немцев ты убил в тот день. Целых сто восемь. Такого еще не бывало! Говорят, Сталину доложили...

А я подумал: я должен был стрелять и стрелял, а скольких убил - не считал, это ведь не стаканы с вином. Зачем же еще люди идут на войну?

Дополнил Сергей Каргапольцев

Биография предоставлена Уфаркиным Николаем Васильевичем